Только вера поможет солдатам вернуть себя после войны - епископ Денис Сердиченко

Епископ Одесской народной церкви Денис Сердиченко говорит о вызовах военного капелланства и духовных болезнях общества. Он критикует чиновничье унижение капелланов, осуждает сребролюбие. Денис давно погружается в историю, поэтому поговорили с епископом сколько лет Одессе, кто и почему критикует их Пасхальную реконструкцию на Дерибасовской, а также как церковь способна стать опорой в послевоенном восстановлении Украины.

<span class="ratio ratio-16x9"></span>
Смотрите полное видео на youtube-канале Интент

Как ваша церковь присоединилась к капелланскому служению? Что стало толчком?

Мы очень активная церковь в Одессе. И это не просто так для галочки, что мы хотим что-то делать. Это призыв. Мы очень любим Украину. И еще с 2014 года мы ездили на Восток и постоянно поддерживали солдат. Среди них есть наши погибшие прихожане. Перед церковью вы можете увидеть посвященную им мемориальную доску. То есть капелланство для нас это не что-то новое.

И когда началась полномасштабная война, мы поехали на фронт. Я сам сел за руль. Мы привозили гуманитарку, эвакуировали людей, помогали солдатам. Фронт очень быстро менялся. Очень тяжело было. Мы начали работать, когда еще официально не было капелланства. Работали, как могли. Ребят хоронили, помогали, оказывали психологическую, духовную поддержку.

Когда капелланство стало официальным, мы прошли обучение и начали работать уже более системно. Сейчас моя жена - военный капеллан. Она работает с ребятами именно на передовой. Есть у нас еще где-то около 20 капелланов. Одни работают в госпиталях, вторые - с ветеранами, третьи - на фронте. То есть есть есть разные направления. Сейчас я координирую все эти процессы.

И сейчас мы видим, что то, что мы делали когда-то, это не была работа. Все это только подготовка к большой работе после войны.

Какие главные вызовы для капелланов сегодня - как духовные, так и организационные?

Я вижу, что капелланство не все понимают. Это для меня очень болезненный вопрос, потому что военные офицеры не осознают, что это такое. Для них это совковый политрук, который будет говорить солдатам: "Давай, гей-гей, вперед". Они не понимают, что капелланство - это священник, который заботится о душе, помогает человеку пройти какое-то тяжелое эмоциональное состояние. Мы сейчас работаем с ветеранами, которые не могут спать, потому что они боятся снова увидеть во сне бой и кровь. Но это не понимают чиновники, не понимают офицеры, потому что у них совковая ментальность. И я могу сказать, что они даже унижают капелланство. Когда они берут на контракт капеллана, они сразу делают из него политрука. А потом солдаты просят привезти им именно волонтеров капелланов, потому что они не заангажированы, приезжают именно как священники.

Вот я приезжаю со своей женой, и солдаты хотят даже больше ей открываться, потому что они видят в ней маму, сестру, к которой можно пожаловаться, можно поплакать. И в этом я вижу вызов, потому что не все понимают, что солдаты ранимы, они хотят рассказать о своих чувствах.

Другая проблема - моральная жизнь капеллана. То есть это должен быть муж одной жены, он не должен пить алкоголь и так далее. Но в армии на это обычно закрывают глаза, потому что есть должность и капеллан должен делать свою работу. То есть приехать, смотивировать солдат, чтобы они пошли в атаку. Я понимаю, эту работу тоже кому-то нужно делать, но самая важная проблема - духовная чистота самого капеллана. Он должен быть моральным примером, но армейская жизнь чаще всего поглощает его. Среди капелланов разрушаются семьи, появляется ненужная ругань, алкоголь. Сейчас, когда я еду на фронт, я уже работаю не с солдатами, а с капелланами. Я вижу, что им больше нужна моя помощь.

ФОТО: Интент, Наталья Довбыш

Вы пытались донести эту мысль до Совета церквей, соответствующего военного руководства?

Был круглый стол с военной администрацией Одесской области, но я там услышал непонимание своей позиции со стороны военных. Я предложил - давайте соберем офицеров, я хочу рассказать им, что такое капелланство. Но сейчас это никто не хочет слушать. И это понимают все священники из Совета церквей.

Еще есть такая проблема, что влияние на капелланов контрактников церковь не имеет. Это люди, как говорится, сами по себе. То есть, как это видят в армии? О, был диаконом или хороший человек, может быть капелланом. Но это неправильно. Капелланом может быть только священник. То есть не прихожанин, который немного знает Библию, и не диакон. Я хочу, чтобы меня услышали: капелланство - это священство. И церкви должны иметь религиозное влияние на капелланов.

Потому что именно священник и его духовная жизнь выдержит исповеди солдат. Психологов там хватает на две недели, потом уже нужна реабилитация.

Рискуя своей жизнью, я хочу иметь моральное влияние на армию: чтобы там не было наркотиков, алкоголя, самоубийства. Мы можем с этим помочь, и мы помогаем. То есть я хочу, чтобы у нас было как в цивилизованных странах, когда солдат после боя идет к капеллану, в церковь, и он молится. Капеллан также молится за него. Капеллан - это друг, это тот, кто стоит рядом. Это не чиновник, которому надо отчитываться. Солдат с ним может быть слабым, может быть откровенным, может проговорить свои страхи. Капеллан держит исповедь. Он не может ее разглашать. И никто, ни прокуратура, ни еще кто-то, не имеет права заставить капеллана говорить против человека. И когда солдат доверяет, он освобождается, и тогда дальше способен выполнять обязательства перед страной.

Как изменилось ваше личное понимание веры через общение с военными?

Вера укрепляется. Когда началась война, мне сказали, что я в черном списке у россиян. Хотели, чтобы я уехал, но я остался, потому что лучше погибнуть, чем жить с порочной совестью. Я помолился тогда, потому что было трудно. Кроме того, что у меня есть жена, маленькие дети, я священник, у меня есть призвание, я сказал: "Господи, я позабочусь о твоем, а ты - о моем". После этого я почувствовал, как моя тогдашняя душа умерла. И потом уже не было страха.

В целом я за этот период сильно изменился. С одной стороны, стал более категоричен, перестал молчать, а с другой - стал больше любить людей, стал более мягким, видимо стал более зрелым.

Ваша церковь работает с мемориализацией. Вы говорили о том, что разместили памятную доску о погибших прихожанах возле церкви. Кто был инициатором?

Это моя идея, потому что я считаю, что мы должны помнить и уважать этих людей. Мы этих ребят знали, мы росли с ними. Они из нашей воскресной школы. Я хочу, чтобы каждый человек, который идет в церковь и имеет возможность прославлять Бога, видел, кто им предоставил такую свободу. Там четверо ребят. Трое из них даже не имели жен. Это трагедия.

Давайте перейдем к теме Пасхальной реконструкции. Как возникла эта идея?

Реконструкция соединила в себе много близких для меня направлений. 1. я люблю историю. 2. я как художник-скульптор люблю что-то делать руками. 3. Религиозная тематика. Еще меня интересует сугубо история Одессы. Я считаю, что город началась не 600 или 200 лет назад, а с античного периода.

Таким образом реконструкция погружает одесситов в историческое событие. Они привыкли, что Пасха, это когда надо куда-то ходить, не спать, а здесь все понятно. Мы показываем последний путь Иисуса Христа на этой земле. Отмечу, что в Европе это самая масштабная реконструкция с религиозным оттенком. Потому что она соединила в себе и науку, и популяризацию, и религию.

<span> </span>
ФОТО: Интент, Наталья Довбыш

А как вы относитесь к критике этого события?

В 2013 году мы судились с православными Московского патриархата. Во время суда они заявляли, что находятся в одном правовом поле с Россией, где доминирующей религией является православие, которое имеет право закрыть мероприятие. Даже телеканал "россия" приезжал.

В 2014 году нас пугали, что будут взрывы во время реконструкции. Нас тогда охраняла Самооборона. Несмотря ни на что, мы все же рискнули и провели реконструкцию. Мой покойный отец, который был тогда епископом, стал за нас, за молодежь, и сказал: "Я буду впереди, если кто-то погибнет, то это буду я". И мы чувствовали его поддержку. Мы всегда были за Украину, за Одессу. И хотим, чтобы наш город славился не бандитизмом, а добрыми делами.

И во время полномасштабной мы проводили это мероприятие, и это было тяжело. Во время окончания реконструкции армия уже сбивала дроны. Да, это риски. Но я знаю, что Бог хранит. Я верю, что во время войны мы должны это делать. Мы должны людям давать надежду, делать большие события для того, чтобы люди чувствовали легкость. При этом каждый год мы что-то меняем. Мы сделали показ мод, вечерю Господню, въезд Иисуса Христа в Иерусалим. В целом, если будут спонсоры, то можем делать все это более масштабно.

Давайте поговорим о Совете церквей, о межконфессиональном диалоге. Насколько сплоченным является религиозное сообщество Одессы сегодня?

Год назад в Одессе наконец-то появился Совет церквей, который инициировали не депутаты, не власть, а именно мы, религиозники. Мы много делали совместных проектов, заявлений, молитв. И мне это очень нравится. Хочу, чтобы власть обратила на нас внимание и как в других городах, сессии открывали общей молитвой. Мы не хотим влиять на политический процесс. Нам это неважно. Я не Московский патриархат, чтобы стремиться в депутатство. Но я хочу, чтобы моя страна была духовной, чтобы мы, священники, молились на таких событиях, как День города, День Независимости.

Какие направления помощи сейчас являются приоритетными для вашей общины? С какими трудностями сталкиваетесь в этой работе - логистика, ресурсы, психологическое выгорание?

У нас разные направления. Мы работаем с людьми с ограниченными возможностями, с ветеранами, с малообеспеченными и другими категориями.

Трудности в начале полномасштабной были сначала одни, сейчас другие. Люди отчаялись. Нет, не в нас. В будущем. Людям тяжело верить, что все будет хорошо. Четвертый год войны. Например, те, которые помогали из-за границы, они не хотят больше помогать. Потому что имеют горький опыт работы с Украиной. Есть люди, которые уже не имеют, что дать. И когда человек приходит и говорит: "Мне нужно", а мы не можем дать, то нам нам тяжело на душе. Хорошо, что одесситы остаются доброжелательными и привозят к нам свои вещи. Что-то мы подшиваем, сортируем, стираем и потом раздаем людям. То есть мы ищем, как помочь людям. Но они устали и хотят какого-то будущего. Они его не видят. И это очень большой вызов. Мы должны сплотиться и подумать, как с властью, так и с религиозниками, лидерами мнений, как дать надежду людям?

А какой вы видите церковь через десять лет?

Та церковь, которая во время войны поднялась и была с людьми, их болью, и будет мощной. Сейчас речь не идет о какой-то отдельной деноминации. Время именно поместной, индивидуальной церкви, которая практиковала свою веру во время войны. Такое религиозное сообщество будет расти и иметь доверие. Деноминация здесь не важна, а дух. Те священники, которые встали за жизнь людей, будут в уважении.

Какой должна быть роль церкви в послевоенном восстановлении Украины?

Важной. Потому что с фронта придут солдаты. Война в их головах продолжается. И только вера может их изменить, но пока наша власть не поймет, что церковь играет важную роль в реабилитации, будет трудно. Власть должна обратиться к церкви и сказать: "Мы нуждаемся в помощи". И церковь поможет.

Этим материалом Интент продолжает цикл видеобесед со священнослужителями юга Украины. Цель этого цикла - показать как можно более широкую и полную картину религиозной жизни.

Ната Чернецька